Неточные совпадения
Что бы он ни
говорил,
что бы ни предлагал, его слушали так, как будто
то,
что он предлагает, давно уже известно и есть
то самое,
что не нужно.
— Только эти два существа я люблю, и одно исключает другое. Я
не могу их соединить, а это мне одно
нужно. А если этого нет,
то всё равно. Всё, всё равно. И как-нибудь кончится, и потому я
не могу,
не люблю
говорить про это. Так ты
не упрекай меня,
не суди меня ни в
чем. Ты
не можешь со своею чистотой понять всего
того,
чем я страдаю.
Княгиня подошла к мужу, поцеловала его и хотела итти; но он удержал ее, обнял и нежно, как молодой влюбленный, несколько раз, улыбаясь, поцеловал ее. Старики, очевидно, спутались на минутку и
не знали хорошенько, они ли опять влюблены или только дочь их. Когда князь с княгиней вышли, Левин подошел к своей невесте и взял ее за руку. Он теперь овладел собой и мог
говорить, и ему многое
нужно было сказать ей. Но он сказал совсем
не то,
что нужно было.
Вернувшись в этот день домой, Левин испытывал радостное чувство
того,
что неловкое положение кончилось и кончилось так,
что ему
не пришлось лгать. Кроме
того, у него осталось неясное воспоминание о
том,
что то,
что говорил этот добрый и милый старичок, было совсем
не так глупо, как ему показалось сначала, и
что тут что-то есть такое,
что нужно уяснить.
Ему даже странно казалось, зачем они так стараются
говорить о
том,
что никому
не нужно.
Вот они и сладили это дело… по правде сказать, нехорошее дело! Я после и
говорил это Печорину, да только он мне отвечал,
что дикая черкешенка должна быть счастлива, имея такого милого мужа, как он, потому
что, по-ихнему, он все-таки ее муж, а
что Казбич — разбойник, которого надо было наказать. Сами посудите,
что ж я мог отвечать против этого?.. Но в
то время я ничего
не знал об их заговоре. Вот раз приехал Казбич и спрашивает,
не нужно ли баранов и меда; я велел ему привести на другой день.
«Нет, этого мы приятелю и понюхать
не дадим», — сказал про себя Чичиков и потом объяснил,
что такого приятеля никак
не найдется,
что одни издержки по этому делу будут стоить более, ибо от судов
нужно отрезать полы собственного кафтана да уходить подалее; но
что если он уже действительно так стиснут,
то, будучи подвигнут участием, он готов дать… но
что это такая безделица, о которой даже
не стоит и
говорить.
Они
говорили,
что все это вздор,
что похищенье губернаторской дочки более дело гусарское, нежели гражданское,
что Чичиков
не сделает этого,
что бабы врут,
что баба
что мешок:
что положат,
то несет,
что главный предмет, на который
нужно обратить внимание, есть мертвые души, которые, впрочем, черт его знает,
что значат, но в них заключено, однако ж, весьма скверное, нехорошее.
Нужно заметить,
что у некоторых дам, — я
говорю у некоторых, это
не то,
что у всех, — есть маленькая слабость: если они заметят у себя что-нибудь особенно хорошее, лоб ли, рот ли, руки ли,
то уже думают,
что лучшая часть лица их так первая и бросится всем в глаза и все вдруг заговорят в один голос: «Посмотрите, посмотрите, какой у ней прекрасный греческий нос!» или: «Какой правильный, очаровательный лоб!» У которой же хороши плечи,
та уверена заранее,
что все молодые люди будут совершенно восхищены и
то и дело станут повторять в
то время, когда она будет проходить мимо: «Ах, какие чудесные у этой плечи», — а на лицо, волосы, нос, лоб даже
не взглянут, если же и взглянут,
то как на что-то постороннее.
— Да я и строений для этого
не строю; у меня нет зданий с колоннами да фронтонами. Мастеров я
не выписываю из-за границы. А уж крестьян от хлебопашества ни за
что не оторву. На фабриках у меня работают только в голодный год, всё пришлые, из-за куска хлеба. Этаких фабрик наберется много. Рассмотри только попристальнее свое хозяйство,
то увидишь — всякая тряпка пойдет в дело, всякая дрянь даст доход, так
что после отталкиваешь только да
говоришь:
не нужно.
Откуда возьмется и надутость и чопорность, станет ворочаться по вытверженным наставлениям, станет ломать голову и придумывать, с кем и как, и сколько
нужно говорить, как на кого смотреть, всякую минуту будет бояться, чтобы
не сказать больше,
чем нужно, запутается наконец сама, и кончится
тем,
что станет наконец врать всю жизнь, и выдет просто черт знает
что!» Здесь он несколько времени помолчал и потом прибавил: «А любопытно бы знать, чьих она?
что, как ее отец? богатый ли помещик почтенного нрава или просто благомыслящий человек с капиталом, приобретенным на службе?
— Ведь я тебе на первых порах объявил. Торговаться я
не охотник. Я тебе
говорю опять: я
не то,
что другой помещик, к которому ты подъедешь под самый срок уплаты в ломбард. Ведь я вас знаю всех. У вас есть списки всех, кому когда следует уплачивать.
Что ж тут мудреного? Ему приспичит, он тебе и отдаст за полцены. А мне
что твои деньги? У меня вещь хоть три года лежи! Мне в ломбард
не нужно уплачивать…
Старушка хотела что-то сказать, но вдруг остановилась, закрыла лицо платком и, махнув рукою, вышла из комнаты. У меня немного защемило в сердце, когда я увидал это движение; но нетерпение ехать было сильнее этого чувства, и я продолжал совершенно равнодушно слушать разговор отца с матушкой. Они
говорили о вещах, которые заметно
не интересовали ни
того, ни другого:
что нужно купить для дома?
что сказать княжне Sophie и madame Julie? и хороша ли будет дорога?
К Крестьянину вползла Змея
И
говорит: «Сосед! начнём жить дружно!
Теперь меня тебе стеречься уж
не нужно;
Ты видишь,
что совсем другая стала я
И кожу нынешней весной переменила».
Однако ж Мужика Змея
не убедила.
Мужик схватил обух
И
говорит: «Хоть ты и в новой коже,
Да сердце у тебя всё
то же».
И вышиб из соседки дух.
— Как это «ненужная»? Я вам
не стал бы и
говорить про
то,
что не нужно. А вы обратите внимание на
то, кто окружает нас с вами, несмотря на
то,
что у вас есть неразменный рубль. Вот вы себе купили только сластей да орехов, а
то вы все покупали полезные вещи для других, но вон как эти другие помнят ваши благодеяния: вас уж теперь все позабыли.
Все чаще Клим думал,
что Нехаева образованнее и умнее всех в этой компании, но это,
не сближая его с девушкой, возбуждало в нем опасение,
что Нехаева поймет в нем
то,
чего ей
не нужно понимать, и станет
говорить с ним так же снисходительно, небрежно или досадливо, как она
говорит с Дмитрием.
— Для серьезной оценки этой книги
нужно, разумеется, прочитать всю ее, — медленно начал он, следя за узорами дыма папиросы и с трудом думая о
том,
что говорит. — Мне кажется — она более полемична,
чем следовало бы. Ее идеи требуют… философского спокойствия. И
не таких острых формулировок… Автор…
— В России
говорят не о
том,
что важно, читают
не те книги, какие
нужно, делают
не то,
что следует, и делают
не для себя, а — напоказ.
Самгин тоже сел, у него задрожали ноги, он уже чувствовал себя испуганным. Он слышал,
что жандарм
говорит о «Манифесте», о
том,
что народники мечтают о тактике народовольцев,
что во всем этом трудно разобраться,
не имея точных сведений, насколько это слова, насколько — дело, а разобраться
нужно для охраны юношества, пылкого и романтического или безвольного, политически малограмотного.
— Вы очень много посвящаете сил и времени абстракциям, —
говорил Крэйтон и чистил ногти затейливой щеточкой. — Все,
что мы знаем, покоится на
том,
чего мы никогда
не будем знать.
Нужно остановиться на одной абстракции. Допустите,
что это — бог, и предоставьте цветным расам, дикарям тратить воображение на различные, более или менее наивные толкования его внешности, качеств и намерений. Нам пора привыкнуть к мысли,
что мы — христиане, и мы действительно христиане, даже тогда, когда атеисты.
— Про аиста и капусту выдумано, —
говорила она. — Это потому
говорят,
что детей родить стыдятся, а все-таки родят их мамы, так же как кошки, я это видела, и мне рассказывала Павля. Когда у меня вырастут груди, как у мамы и Павли, я тоже буду родить — мальчика и девочку, таких, как я и ты. Родить —
нужно, а
то будут все одни и
те же люди, а потом они умрут и уж никого
не будет. Тогда помрут и кошки и курицы, — кто же накормит их? Павля
говорит,
что бог запрещает родить только монашенкам и гимназисткам.
«Короче, потому
что быстро хожу», — сообразил он. Думалось о
том,
что в городе живет свыше миллиона людей, из них — шестьсот тысяч мужчин, расположено несколько полков солдат, а рабочих, кажется, менее ста тысяч, вооружено из них,
говорят,
не больше пятисот. И эти пять сотен держат весь город в страхе. Горестно думалось о
том,
что Клим Самгин, человек, которому ничего
не нужно, который никому
не сделал зла, быстро идет по улице и знает,
что его могут убить. В любую минуту. Безнаказанно…
— Так, — твердо и уже громко сказала она. — Вы тоже из
тех, кто ищет, как приспособить себя к
тому,
что нужно радикально изменить. Вы все здесь суетливые мелкие буржуа и всю жизнь будете такими вот мелкими. Я —
не умею сказать точно, но вы
говорите только о городе, когда
нужно говорить уже о мире.
Дело в
том,
что Тарантьев мастер был только
говорить; на словах он решал все ясно и легко, особенно
что касалось других; но как только
нужно было двинуть пальцем, тронуться с места — словом, применить им же созданную теорию к делу и дать ему практический ход, оказать распорядительность, быстроту, — он был совсем другой человек: тут его
не хватало — ему вдруг и тяжело делалось, и нездоровилось,
то неловко,
то другое дело случится, за которое он тоже
не примется, а если и примется, так
не дай Бог
что выйдет.
— Ну, где вам разбить ночью трактир! Да и
не нужно — у бабушки вечный трактир. Нет, спасибо и на
том,
что выгнали из дома старую свинью.
Говорят, вдвоем с бабушкой: молодцы!
Они
говорили между собой односложными словами. Бабушке почти
не нужно было отдавать приказаний Василисе: она сама знала все,
что надо делать. А если надобилось что-нибудь экстренное, бабушка
не требовала, а как будто советовала сделать
то или другое.
— Вот
что значит Олимп! — продолжал он. — Будь вы просто женщина,
не богиня, вы бы поняли мое положение, взглянули бы в мое сердце и поступили бы
не сурово, а с пощадой, даже если б я был вам совсем чужой. А я вам близок. Вы
говорите,
что любите меня дружески, скучаете,
не видя меня… Но женщина бывает сострадательна, нежна, честна, справедлива только с
тем, кого любит, и безжалостна ко всему прочему. У злодея под ножом скорее допросишься пощады, нежели у женщины, когда ей
нужно закрыть свою любовь и тайну.
Потом помолчала, вижу, так она глубоко дышит: «Знаете, —
говорит вдруг мне, — маменька, кабы мы были грубые,
то мы бы от него, может, по гордости нашей, и
не приняли, а
что мы теперь приняли,
то тем самым только деликатность нашу доказали ему,
что во всем ему доверяем, как почтенному седому человеку,
не правда ли?» Я сначала
не так поняла да
говорю: «Почему, Оля, от благородного и богатого человека благодеяния
не принять, коли он сверх
того доброй души человек?» Нахмурилась она на меня: «Нет,
говорит, маменька, это
не то,
не благодеяние
нужно, а „гуманность“ его,
говорит, дорога.
После восьми или десяти совещаний полномочные объявили,
что им пора ехать в Едо. По некоторым вопросам они просили отсрочки, опираясь на
то,
что у них скончался государь,
что новый сиогун очень молод и потому ему предстоит сначала показать в глазах народа уважение к старым законам, а
не сразу нарушать их и уже впоследствии как будто уступить необходимости. Далее
нужно ему,
говорили они, собрать на совет всех своих удельных князей, а их шестьдесят человек.
Он никогда
не осуждал ни людей ни мероприятия, а или молчал или
говорил смелым, громким, точно он кричал, голосом
то,
что ему
нужно было сказать, часто при этом смеясь таким же громким смехом.
— Для
того,
что она невинна и приговорена к каторге. Виновник же всего я, —
говорил Нехлюдов дрожащим голосом, чувствуя вместе с
тем,
что он
говорит то,
чего не нужно бы
говорить.
Вслед за старушкой из двери залы гражданского отделения, сияя пластроном широко раскрытого жилета и самодовольным лицом, быстро вышел
тот самый знаменитый адвокат, который сделал так,
что старушка с цветами осталась
не при
чем, а делец, давший ему 10 тысяч рублей, получил больше 100 тысяч. Все глаза обратились на адвоката, и он чувствовал это и всей наружностью своей как бы
говорил: «
не нужно никих выражений преданности», и быстро прошел мимо всех.
В глубине, в самой глубине души он знал,
что поступил так скверно, подло, жестоко,
что ему, с сознанием этого поступка, нельзя
не только самому осуждать кого-нибудь, но смотреть в глаза людям,
не говоря уже о
том, чтобы считать себя прекрасным, благородным, великодушным молодым человеком, каким он считал себя. А ему
нужно было считать себя таким для
того, чтобы продолжать бодро и весело жить. А для этого было одно средство:
не думать об этом. Так он и сделал.
Если мы
говорим в противоположность пантеистическому монизму,
что Бог есть личность,
то понимать это
нужно совсем
не в ограниченном и природно-человеческом смысле конкретного образа, с которым возможно для нас личное общение.
На разъездах, переправах и в других
тому подобных местах люди Вячеслава Илларионыча
не шумят и
не кричат; напротив, раздвигая народ или вызывая карету,
говорят приятным горловым баритоном: «Позвольте, позвольте, дайте генералу Хвалынскому пройти», или: «Генерала Хвалынского экипаж…» Экипаж, правда, у Хвалынского формы довольно старинной; на лакеях ливрея довольно потертая (о
том,
что она серая с красными выпушками, кажется, едва ли
нужно упомянуть); лошади тоже довольно пожили и послужили на своем веку, но на щегольство Вячеслав Илларионыч притязаний
не имеет и
не считает даже званию своему приличным пускать пыль в глаза.
Я пропускаю множество подробностей, потому
что не описываю мастерскую, а только
говорю о ней лишь в
той степени, в какой это
нужно для обрисовки деятельности Веры Павловны. Если я упоминаю о некоторых частностях,
то единственно затем, чтобы видно было, как поступала Вера Павловна, как она вела дело шаг за шагом, и терпеливо, и неутомимо, и как твердо выдерживала свое правило:
не распоряжаться ничем, а только советовать, объяснять, предлагать свое содействие, помогать исполнению решенного ее компаниею.
— Так, так, Верочка. Всякий пусть охраняет свою независимость всеми силами, от всякого, как бы ни любил его, как бы ни верил ему. Удастся тебе
то,
что ты
говоришь, или нет,
не знаю, но это почти все равно: кто решился на это,
тот уже почти оградил себя: он уже чувствует,
что может обойтись сам собою, отказаться от чужой опоры, если
нужно, и этого чувства уже почти довольно. А ведь какие мы смешные люди, Верочка! ты
говоришь: «
не хочу жить на твой счет», а я тебя хвалю за это. Кто же так
говорит, Верочка?
«11 июля. 2 часа ночи. Милый друг Верочка, выслушай все,
что тебе будет
говорить Рахметов. Я
не знаю,
что хочет он
говорить тебе, я ему
не поручал
говорить ничего, он
не делал мне даже и намека о
том,
что он хочет тебе
говорить… Но я знаю,
что он никогда
не говорит ничего, кроме
того,
что нужно. Твой Д. А.».
— Настасья Борисовна, я имела такие разговоры, какой вы хотите начать. И
той, которая
говорит, и
той, которая слушает, — обеим тяжело. Я вас буду уважать
не меньше, скорее больше прежнего, когда знаю теперь,
что вы иного перенесли, но я понимаю все, и
не слышав.
Не будем
говорить об этом: передо мною
не нужно объясняться. У меня самой много лет прошло тоже в больших огорчениях; я стараюсь
не думать о них и
не люблю
говорить о них, — это тяжело.
Через год после
того, как пропал Рахметов, один из знакомых Кирсанова встретил в вагоне, по дороге из Вены в Мюнхен, молодого человека, русского, который
говорил,
что объехал славянские земли, везде сближался со всеми классами, в каждой земле оставался постольку, чтобы достаточно узнать понятия, нравы, образ жизни, бытовые учреждения, степень благосостояния всех главных составных частей населения, жил для этого и в городах и в селах, ходил пешком из деревни в деревню, потом точно так же познакомился с румынами и венграми, объехал и обошел северную Германию, оттуда пробрался опять к югу, в немецкие провинции Австрии, теперь едет в Баварию, оттуда в Швейцарию, через Вюртемберг и Баден во Францию, которую объедет и обойдет точно так же, оттуда за
тем же проедет в Англию и на это употребит еще год; если останется из этого года время, он посмотрит и на испанцев, и на итальянцев, если же
не останется времени — так и быть, потому
что это
не так «
нужно», а
те земли осмотреть «
нужно» — зачем же? — «для соображений»; а
что через год во всяком случае ему «
нужно» быть уже в Северо — Американских штатах, изучить которые более «
нужно» ему,
чем какую-нибудь другую землю, и там он останется долго, может быть, более года, а может быть, и навсегда, если он там найдет себе дело, но вероятнее,
что года через три он возвратится в Россию, потому
что, кажется, в России,
не теперь, а тогда, года через три — четыре, «
нужно» будет ему быть.
А мне
нужно счастье, я
не хочу никаких страданий, и я
говорю им:
не делайте
того, за
что вас стали бы мучить; знайте мою волю теперь лишь настолько, насколько можете знать ее без вреда себе.
Авигдора, этого О'Коннеля Пальоне (так называется сухая река, текущая в Ницце), посадили в тюрьму, ночью ходили патрули, и народ ходил,
те и другие пели песни, и притом одни и
те же, — вот и все.
Нужно ли
говорить,
что ни я, ни кто другой из иностранцев
не участвовал в этом семейном деле тарифов и таможен.
Тем не менее интендант указал на несколько человек из рефюжье как на зачинщиков, и в
том числе на меня. Министерство, желая показать пример целебной строгости, велело меня прогнать вместе с другими.
— Да, да, это прекрасно, ну и пусть подает лекарство и
что нужно;
не о
том речь, — я вас,
та soeur, [сестра (фр.).] спрашиваю, зачем она здесь, когда
говорят о семейном деле, да еще голос подымает? Можно думать после этого,
что она делает одна, а потом жалуетесь. Эй, карету!
Тут заметил Вакула,
что ни галушек, ни кадушки перед ним
не было; но вместо
того на полу стояли две деревянные миски: одна была наполнена варениками, другая сметаною. Мысли его и глаза невольно устремились на эти кушанья. «Посмотрим, —
говорил он сам себе, — как будет есть Пацюк вареники. Наклоняться он, верно,
не захочет, чтобы хлебать, как галушки, да и нельзя:
нужно вареник сперва обмакнуть в сметану».
— То-то вот и есть,
что ты дурак!
Нужно, чтобы значило, и чтобы было с толком, и чтобы другого слова как раз с таким значением
не было… А так — мало ли
что ты выдумаешь!.. Ученые
не глупее вас и
говорят не на смех…
Едва ли
нужно говорить о
том,
что в ружейном стволе
не должно быть: расстрела, выпуклостей, внутренних раковин, еще менее трещин и
что казенный щуруп должен привинчиваться всеми цельными винтами так плотно, чтоб дух
не проходил.
Здесь, на почтовом дворе, встречен я был человеком, отправляющимся в Петербург на скитание прошения. Сие состояло в снискании дозволения завести в сем городе свободное книгопечатание. Я ему
говорил,
что на сие дозволения
не нужно, ибо свобода на
то дана всем. Но он хотел свободы в ценсуре, и вот его о
том размышлении.
Не нужно вам
говорить,
что Оболенский
тот же оригинал, начинает уже производить свои штуки. Хозяйство будет на его руках, — а я буду ворчать. Все подробности будущего устройства нашего, по крайней мере предполагаемого, вы узнаете от Басаргина. Если я все буду писать, вам
не о
чем будет
говорить, — между
тем вы оба на это мастера. Покамест прощайте. Пойду побегать и кой-куда зайти надобно.
Не могу приучить Оболенского к движению.
— А им очень
нужно ваше искусство и его условия. Вы
говорите,
что пришлось бы допустить побои на сцене,
что ж, если таково дело, так и допускайте. Только если увидят,
что актер
не больно бьет, так расхохочутся, А о борьбе-то
не беспокойтесь; борьба есть, только рассказать мы про
ту борьбу
не сумеем.
Он
говорил о
том,
что за ним следит полиция,
что ему
не миновать тюрьмы, а может быть, даже каторги и виселицы,
что ему
нужно скрыться на несколько месяцев за границу.